Огюст де Лиль-Адан - Будущая Ева [Ева будущего]
— Мне тоже, — сказал лорд Эвальд с горькой и грустной усмешкой. — Что мне сказать вам? Эта женщина оказалась для меня чем-то вроде тех прозрачных, заманчиво журчащих ручейков, что текут в южных странах под сенью древних лесов. Если, соблазнившись красотой коварных этих струй, вы весной окунете в них живой, наполненный соком зеленый листок, вы вынете его оттуда окаменевшим.
— Да, это верно, — задумчиво сказал Эдисон.
И, пристально посмотрев в глаза молодого человека, он отчетливо прочел в его блуждающем взгляде страстную готовность уйти из жизни.
— Милорд, — сказал он, — вы — жертва юношеского недуга, который обычно излечивается сам собой. Все ведь подвластно забвению — неужто же забыли об этом?
— О, — сказал лорд Эвальд, вставляя в глаз монокль, — уж не принимаете ли вы меня за человека, способного изменить себе? Таков я от природы: вполне отдавая себе отчет в бессмысленности своей «страсти», я тем не менее не в силах ей противиться и нахожусь во власти ее чар и мучений. Я знаю, насколько это безысходно. Знаю, что все для меня кончено. А теперь, друг мой, поскольку исповедь мою вы уже выслушали, не будем больше говорить об этом.
Эдисон поднял голову и несколько минут, подобно хирургу, решающему вопрос об операции безнадежного больного, вглядывался в лицо этого бледного, слишком благородного юноши.
Казалось, он сосредоточивает все мысли свои, все свои силы для некоего странного опыта.
— Поговорим серьезно, — сказал он наконец. — Подумайте: вы — один из самых блестящих вельмож Англии. Вы знаете, что есть на свете подруги, возвышающие и облагораживающие для нас радости жизни, прелестные юные девушки, которые любовь свою дарят нам лишь однажды и навсегда: да, да, верные, нерушимые сердца, идеальные создания, светлые, как утренняя заря. И вы, милорд, с вашим ясным, с вашим возвышенным умом, вы, у кого есть все: благородное происхождение, власть, богатство и, стоит вам только захотеть, блестящая карьера, — вы бессильны перед этой женщиной! Да вы только пожелайте — и тысяча других, не менее пленительных, явятся к вам по первому зову! И среди них может оказаться около сотни тех очаровательных женских натур, которые оставляют по себе отраднейшие воспоминания и мысли о которых всегда согревают сердце! А средь этой сотни найдется с десяток женщин со стойким сердцем, с незапятнанным именем, и вот средь этих десяти и будет одна — та единственная, которая окажется достойной носить ваше имя, ибо на пятьдесят Данаид всегда приходится одна Гипермнестра.
А теперь перенеситесь мыслью вперед на тридцать или сорок долгих лет, прожитых благодаря этой избраннице в счастье, в довольстве, среди светлых семейных радостей, и вообразите себя стариком, который подводит итоги своему — кто знает? — может быть, достославному прошлому и оставляет Англии прекрасных сыновей, с гордостью носящих ваше имя и достойных высокого вашего рода. И вот вы, пренебрегая этим долгим безоблачным счастьем, уготованным судьбой земному своему баловню, пренебрегая блестящим будущим, ради достижения которого множество сынов Евы изнуряли бы себя в упорной борьбе, или готовы были бы тысячу раз рисковать жизнью, — вы собираетесь отречься от жизни, и ради чего? Ради случайной женщины, которую злой рок, избрав из миллиона ей подобных, поставил у вас на пути, дабы толкнуть вас на подобное преступление. Вы придаете такое значение этой ничтожной особе, а ведь не пройдет и нескольких лет — и она бесследно улетучится из вашей памяти, подобно одуряющим и коварным испарениям, струящимся из наргиле курильщиков опиума! Ах, позвольте мне сказать вам, что на вас, как видно, дурно повлияло общение с мисс Алисией Клери — это ей пристало предпочитать сущности форму, но вы… вот это воистину печально!
— Друг мой, — отвечал лорд Эвальд, — прошу вас, не судите меня столь строго, ибо сам я сужу себя еще строже, еще беспощаднее, и все впустую.
— Я говорю сейчас с вами во имя той юной девушки, в которой вам суждено найти свое спасение, — продолжал Эдисон. — На кого вы оставите ее? Ведь мы отвечаем за зло, которое причиняем, не делая добра.
— Повторяю, я немало выстрадал, думая обо всем этом, — отвечал лорд Эвальд, — но что делать — таков уж я от рождения. Я могу любить лишь однажды. В нашем роду есть неписаный закон: тот, кто ошибся в выборе, обязан уйти из жизни — вот и все. Уйти без колебаний, без единой жалобы. А всякие «тонкости» и «взаимные уступки» мы предоставляем всем прочим.
Казалось, Эдисон в полной мере оценил теперь степень страдания своего друга.
— Да, — пробормотал он про себя, — выходит, это в самом деле дьявольски серьезно!.. Да… Черт побери!
Затем, подумав еще, он словно бы принял решение.
— Дорогой лорд, — сказал он, — поскольку я единственный, должно быть, на всем божьем свете врач, у которого есть, кажется, средство, могущее способствовать вашему излечению, я требую от вас — требую по праву неоплатного должника вашего — немедленного и окончательного ответа. Итак» в последний раз: уверены ли вы, что никогда не сможете отнестись к этому вашему любовному приключению (которое лишь вам одному представляется чем-то необыкновенным) как к мимолетному светскому увлечению, пусть даже весьма сильному, но все же не составляющему для вас вопроса жизни и смерти.
— Я вполне допускаю, что не далее как завтра мисс Алисия Клери может стать для кого угодно любовницей на одну ночь. Но я… мне уже не исцелиться: для меня в жизни существует лишь одно — внешний облик этой женщины.
— И испытывая к ней такое презрение, вы продолжаете столь же самозабвенно наслаждаться ее красотой, притом совершенно платонически, — не вы ли только что говорили, что все чувства ваши к ней навсегда охладели и сводятся к одному лишь холодному восторгу созерцания!
— Холодный восторг созерцания!.. — повторил лорд Эвальд. — Да, именно так! Я не испытываю к ней ни малейшего вожделения. Навязчивая идея, обуявшая мой разум, — ничего более. Она наслала на меня порчу, как говорили колдуны в средние века…
— И вы решительно отказываетесь вернуться в общество?
— Решительно, — ответил лорд Эвальд, вставая. — А вот вы, дорогой Эдисон, вы — живите. Пусть и дальше венчает вас слава! Приносите и дальше пользу человечеству! А я ухожу. Ведь умер же Ахилл от раны в пяте! Ну, а теперь — уж окончательно — прощайте. Я не чувствую себя вправе бесплодными разговорами о собственных горестях отнимать долее ваше время, столь драгоценное для рода человеческого.
С этими словами лорд Эвальд, все такой же холодный и учтивый, снял свою шляпу с большого телескопа, подле которого стоял.
Но тут встал со своего места и Эдисон.
— Ну нет, позвольте, — воскликнул он, — уж не воображаете ли вы, что я допущу, чтобы вы застрелились, не сделав даже попытки спасти вам жизнь, тогда как сам обязан вам и жизнью, и всем, что с ней связано? Зачем стал бы я так подробно расспрашивать вас, не будь у меня на то серьезных оснований? Дорогой мой лорд, вы принадлежите к тому типу больных, излечить которых можно только с помощью ядов. Так вот, исчерпав все доводы, я решил взяться за ваше лечение, и поскольку случай ваш из ряда вон выходящий, вынужден буду в своем врачевании прибегнуть к средству жесточайшему. Средство это — осуществление вашей мечты! (Черт подери, вот уж не думал не гадал, что первый свой эксперимент придется проводить на вас!.. — пробормотал он в сторону.) Хочешь не хочешь, а приходишь к выводу, что идеи и живые существа словно тяготеют друг к другу, — право, можно подумать, что я, не отдавая себе в этом отчета, весь вечер именно вас-то и ждал! Да, теперь мне ясно: я обязан спасти в вас ваше существо. И так как есть раны, исцелить которые можно, только усугубив причиняемую ими боль, я хочу полностью осуществить высказанное вами пожелание! Милорд Эвальд, разве не воскликнули вы только что, говоря о ней: «Как отторгнуть мне эту душу от этого тела»?
— Да, — пробормотал лорд Эвальд, недоумевая.
— Так вот, Я БЕРУ ЭТО НА СЕБЯ.
— Что такое?!
— Но при этом, милорд, — решительным и торжественным тоном прервал его Эдисон, — прошу не забывать, что, берясь осуществить безумное ваше пожелание, я покоряюсь только… необходимости.
Книга вторая
ДОГОВОР
I
Белая магия
Берегись! Ибо играя роль призрака, сам становишься им.
Изречение из каббалыИ тон, которым это было сказано, и пронзительный взгляд, которым изобретатель сопровождал свои слова, невольно заставили собеседника вздрогнуть, и он в изумлении уставился на хозяина.
Уж-не потерял ли Эдисон рассудок? Ведь то, что он сейчас обещал, выходит за рамки всех общепринятых понятий! Лорд Эвальд счел для себя наиболее разумным промолчать и подождать объяснений.
